Наши проектыРоссийская ГазетаРГ-неделяРодинаТематические приложенияСоюз…Все рубрики Власть Экономика В регионах В мире Происшествия Общество Спорт Культура ДокументыТематические проектыВсе спецпроекты Русское оружие Автопарк Digital Кинократия Стиль жизни Квадратный метр Дубль дв@ Ушли на рассвете Юридическая консультацияСовместные проектыПушкинский конкурс Стань журналистом! Миссия выполнима В МГИМО — с «Российской газетой» Звезды Победы Год литературыО газете Реклама Подписка Медиацентр Контакты Вакансии Обратная связь Сервисы и приложенияИспользование материалов «РГ» Сведения о доходах руководителя Обязательная для публикации информацияRSS Академик Александр Румянцев: Когда выздоравливает лечившийся у меня ребенок, я спасаю всю его жизнь
Академик Александр Румянцев: Когда выздоравливает лечившийся у меня ребенок, я спасаю всю его жизнь
Текст: Ирина Краснопольская Фото: Александр Корольков, Сергей Куксин Видео: Егор Бадьянов Накануне меня пригласили в Центр детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Димы Рогачева. Не поверите: на кухню. Ведущие детские онкологи страны… лепили сибирские пельмени. А во главе «поварской бригады» был не кто-нибудь, а сам Александр Григорьевич Румянцев. Академик, депутат Госдумы, всемирно известный ученый в области детской онкологии, гематологии, иммунологии, организатор службы здоровья, которому — 75 лет. В этой преамбуле нет преувеличений — сплошь констатация фактов. Просто личный тому свидетель.…Давнее заседание ООН в Нью-Йорке, посвященное событиям в Чернобыле. Заседаний было много. Я о том, на котором была, на котором с докладом выступал Александр Григорьевич. Как же его зал слушал… Хотя говорил на русском, был переводчик. Еще молодым врачом в январе 1987 года Румянцев полгода провел на Чернобыльской территории. А еще была свидетелем вручения Румянцеву японского «Ордена Солнца». После Фукусимы Александра Григорьевича пригласили в Японию с лекциями: он рассказывал о том, как организовать профилактическую работу, предупреждающую развитие отклонений у людей, попавших в зону бедствия.
Александр Григорьевич, страха ядерного заражения никогда не было?
Александр Румянцев: В Чернобыле нужно было провести массовые обследования населения. И я в них участвовал. Секрет любого трудного деяния прост: нужно относиться к трудностям не как к злу, а как к благу, потому что главное наслаждение для благородного мужа — это преодоление. Простите за высокопарность. А если просто, то я приехал в круг медиков всех специальностей, биофизиков. Нас было 71. Потом стал одним из организаторов программы «Дети Чернобыля». Программа длилась 25 лет. И в руководимом мною институте, который тогда был на базе Республиканской Детской Клинической Больницы, делал материалы по оценке влияния радиации на гематологию, иммунологию и онкологию — детскую. Эти материалы потом оказались во Всемирной Организации Здравоохранения. Более того, у нас благодаря этой научной работе была рождена очень интересная в этой области теория, программа, которые никто не опроверг.
***
У меня все-таки женская логика, и потому с высот мировых спущусь к другому румянцевскому эпизоду. 2011 год. Позвонил Александр Григорьевич. Сказал: «Приезжай! Посмотришь, какой получился центр». В Москве на улице Саморы Машела шли последние приготовления к открытию Центра детской гематологии, онкологии и иммунологии . Да, ныне этот центр, носящий имя Димы Рогачева, всемирно известен. Сюда приезжают ведущие ученые, практикующие врачи из всех стран мира — за опытом, для ведения совместных исследований. Не однажды была свидетелем, как после знакомства с центром, с его коллективом, с его опытом, звучат восклицания, слова восторга. А тогда…
Центр еще не открыт. Наводится последний марафет. Встречающий Румянцев в фартуке, в руках мокрая тряпка. Знакомит с женой Таней — она тоже врач. Они вместе больше полувека. Татьяна в центре Рогачева никогда не работала и не работает. А в тот день она, как и многие сотрудники нового центра, независимо от должности, ранга, родственных связей, готовились к открытию, мыли полы. Явно неуместно спрашивать, зачем лично вам это нужно? Не спросила. Тем более, что Галя Новичкова — извините, профессор, нынешний руководитель Рогачевского центра, орудуя тряпкой, похвасталась: «Создаем свой дом».
«Свой дом» — еще и архитектурное украшение Москвы. И это тоже некий важный штрих для детей, попавших в онкологическую беду, и для их родителей тоже. Важно и то, что центр не подвластен возрасту. Убедилась в этом, наблюдая, как Александр Румянцев, Галина Новичкова, суперспециалисты в спасении детей член-корреспондент РАН Алексей Масчан и профессор Александр Карачунский в восемь рук готовили сибирские пельмени. Поварские пристрастия среди медиков не редкость. Такая вот отдушина.
Так вот, повторюсь, центр по-прежнему изысканно красив, ухожен, уютен. Удобен для тех, кто здесь лечится, для тех, кто сопровождает маленьких пациентов, для тех, кто тут работает. Нет ощущения беды. Есть ощущение доброжелательности, надежды. А уж рисунки пациентов на стенах… Без комментариев.
Лишь одно примечание. У Центра есть так называемый реабилитационный филиал под Москвой. Не стану сейчас о том, с каким трудом удалось добиться его появления. Просто диву даешься упорству, настойчивости, энергии Румянцева. Сколько сил было потрачено, чтобы доказать то, что в доказательствах не нуждается: после тяжелейшего лечения детям требуется специализированная реабилитация. И родители должны быть рядом. Да, удалось! Да, эта загородная резиденция под стать столичной. Однако напомню: удалось с третьей попытки. Румянцев исповедует одну из заповедей академика Андрея Сахарова: «Что делать в ситуации, когда сделать ничего нельзя? Ни одна проблема не решается «в лоб». Необходимы усилия, направленные с разных сторон в одну точку». Сахаровская заповедь входит в личный код детского доктора академика Румянцева.
***
Александр Румянцев: Я не просто отдался этому процессу. Я получал от этого удовольствие. Удовольствие от новых знаний, которые полностью меняли нашу сущность. Зачем центр такой красивый? Мир детства — не казематы. Надо сделать мир детства счастливым. Если предмет твоей любви — ребенок, то ты к своему пациенту должен относиться так же, как к родному? Это туфта! Там же есть еще окружение. А здесь ты один на один с ребенком, который страдает. У него плохой прогноз, все плохо. Родители деморализованы. На кого они могут опереться? На государство? На социальную службу? На кого? Только на того человека, который их встречает…
И даже если помочь нельзя, нужно сделать все, чтобы ребенок верил до последнего?
Александр Румянцев: Уход должен быть достойным. Должен соответствовать условиям. Ребенок должен верить. Верить до конца.
Знакомство с вами — это 1990-й год. Я умудрилась опоздать на открытие учредительного съезда первой благотворительной организации «Гематологи мира — детям». Проходил он в Доме дружбы на Калининском проспекте, то бишь Новом Арбате. Вошла тихонько в зал, на трибуне очередной оратор, а за столом на сцене Раиса Максимовна Горбачева и ведущий мероприятия Александр Григорьевич Румянцев.
Александр Румянцев: Раиса Максимовна поддержала наши усилия, стала тем, что называется, лицом этого фонда, который существовал до ее смерти, 10 лет. И это чрезвычайно важно: тогда вообще благотворительной помощи у нас практически не было. Она умерла в 1917-м году. Какая может быть благотворительность? Это же наследие буржуазное! Сходу забыли о том, что, например, больницы в Москве, и не только в Москве, в Питере, в Саратове — построены на благотворительные деньги.
Вопрос не просто к академику, детскому доктору, но и депутату Госдумы: сегодня нам нужна благотворительность?
Александр Румянцев: Обязательно! Должна быть выстроена культура, которая позволяет людям понимать, что с собой унести ничего нельзя. Что если есть какие-то средства, то их лучше бы вложить куда-то, потому что это будет жить десятки, сотни может быть лет. У нас сегодня основной источник доходов в таких фондах, как Фонд Хабенского, Фонд «Подари жизнь», Фонд Бекмамбетова — «Подсолнух» — деньги, которые присылают… пенсионеры. Люди, видя, что могут помочь, со своей пенсии направляют хотя бы 10 рублей… В нашем Центре Димы Рогачева, так же, как и в Центре Раисы Горбачевой, — за эти цифры я ручаюсь — 25% от бюджета — это благотворительность. Вот и все.
Вы в медицине с 1 сентября 1964 года. Родились на Украине. Отец — архитектор, мама — педиатр. Учеба в Московском мединституте имени Пирогова. А потом всю жизнь детская гематология, онкология, иммунология. Самое неведомое, самое, прямо скажем, трагичное. Да еще педиатрический уклон. Не все и не всегда давалось просто. Чаще надо доказывать, пробивать. Добиваться. Не думалось, что надо было чем-то другим заниматься? Никогда не жалели о выборе профессии?
Александр Румянцев: В нашей большой семье мама была первым врачом. Я вторым. Но все остальные уже шли за нами. И дети — врачи, их мужья и жены — врачи. В нашей домашней бригаде 18 врачей. Это лучшая профессия. Почему? Потому! Должен ли врач быть добрым, доброжелательным? Это разные немножко вещи. Врач — человек, как и любой специалист в любой области, должен любить предмет своего труда. Предмет моего труда — ребенок, все, что с ним связано. Это от 500 граммов до 100 килограммов. Всемирная организация здравоохранения определила средний возраст детей: от 0 до 21 года.
А почему у нас по-другому?
Александр Румянцев: У нас страна необычная.
Тогда можно вопрос не по теме: с какого возраста — при всех сегодняшних искусственных интеллектах, цифрах — идти в школу? Мое поколение ходило в школу с 8 лет. Теперь берут с 6. А на ваш педиатрический взгляд, когда?
Александр Румянцев: С 7 лет. Это проверенная дата. Но она индивидуальна. Есть дети, которые уходят рано в школу. Но на личном примере… Когда у меня родилась дочь, с разницей в 13 лет с сыном, он уже был взрослым мальчиком, а дочь очень развитая. Рано пошла, рано стала говорить, во всех делах участвовать, у нее была прекрасная память. Она читала стихи осознанно, читала в 5 лет Ахматову. В общем, я пошел к известному школьному директору, изумительному педагогу, вместе с которым мы создали систему обучения детей, находящихся на стационарном лечении, Евгению Ямбургу. Он говорит: «Саша, рано». Я говорю: может попробуем? «Ну тогда иди в начальную школу, там есть выдающаяся учительница». И я пошел к этой женщине, привел Надю.
Наде было 5 лет. То есть 5 лет исполнилось 7 августа. А 1 сентября она пошла в школу. Упущу подробности. После того, как дочку протестировали, преподаватель сказала: «Знаете, Александр Григорьевич, она готова. Но вы тридцать раз подумайте, потому что ей будет очень трудно адаптироваться — разница в возрасте будет два года. А это уже другие дети». Надя до сих пор мне это вспоминает, и своих детей отдает только после 7 лет. Когда она пришла в школу, ее тут же прозвали «Надька-пятилетка». Когда они стали старше, и у девочек появились некоторые интересы, они собирались пообщаться и говорили: «Надя, отойди в сторону, тебе рано». И она приходила ко мне — я ее друг большой… Ей было очень тяжко.
Короче: ребенок — это развивающийся во взрослого человек. И тут масса тонкостей. Это развитие не только биологическое, но и психическое, и половое, и социальное, и нейрокогнитивное, и так далее. Эти тонкости определяют педиатрию. Педиатрия же не просто детские болезни, это более широкая позиция.
И в этой педиатрии вы выбрали онкологию, гематологию, иммунологию…
Александр Румянцев: Студентом встретил Лидию Алексеевну Махонову. Она была моим преподавателем на 4-м курсе. Я впервые увидел педиатра, который работает со смертельными пациентами. Это не просто. Когда увидел, как она обращается с этими детьми… Тогда, в 1968 году, лейкоз был смертельным заболеванием. Почти все дети погибали. Что оставило в этой профессии? Драматизм. Я в душе, между нами говоря, революционер. Мне всегда хотелось чего-нибудь такого большого. Пришел к Лидии Алексеевне и сказал: хочу работать у вас.
Счастлив, что выбрал эту профессию, что выбрал как раз гематологию и онкологию. Почему счастлив? Потому что прожил как бы определенную и не бесполезную жизнь. Тогда практически все заболевшие дети погибали. Сейчас выздоравливает больше 87 процентов. Когда выздоравливает лечившийся у меня ребенок, я спасаю всю его жизнь.
Детей, больных лейкозом, сейчас больше или меньше?
Александр Румянцев: Такое же количество примерно, как и было.
Пандемия на это не действует?
Александр Румянцев: Никакой связи! Количество больных прибавлялось за счет лучшей выявляемости.
Уж раз о количестве. Порой академик не прочь прихвастнуть достижениями своих учеников. И обязательно появляются цифры…
Александр Румянцев: Грешен! Убежден: у каждого человека должна быть своя траектория развития. И если я, учитель, могу помочь выполнить кому-то свою траекторию, то это счастье. У меня 220 учеников кандидаты и доктора наук. Они под моим руководством защищали диссертации, получали звания заслуженных врачей, становились лауреатами престижных премий. Греет душу, что мостик, который удалось создать между учителями моими и учениками — это и есть предназначение. Можно готовить кадры разного уровня, но когда ты готовишь учеников, которые опережают тебя…
И потому вы почти вдруг в 70 лет решили уйти с директорской должности? Больше свободы ученикам? Случай более чем редкий. Вызвал массу вопросов и среди коллег, и среди нас, журналистов. Впечатлил один ваш ответ. Вы процитировали великую Майю Плисецкую. Отвечая на подобный вопрос, она сказала: «Опыт есть. Прыжок ушел».
Александр Румянцев: Плисецкая во всем гениальна. Да, опыт есть. И я не ушел с должности. Но есть ученики, которых вырастил. Они выдающиеся специалисты в гематологии, онкологии, иммунологии, патологии и так далее. Ну пусть они поработают самостоятельно. Ведь если есть директор, облаченный административными функциями, от которого ребята в зависимости, это очень плохо. Я стал президентом Центра. У меня осталась любовь к моим ребятам, которыми я очень дорожу, которых люблю. Они все разные, с разными недостатками. Но эти недостатки их украшают, они вносят разнообразие в нашу жизнь.
Вопрос ребром
Недостатки украшают человека?
Александр Румянцев: Конечно! В какой-то степени они отличают нас друг от друга. Я не ушел из профессии. Я занялся научными исследованиями и новыми проектами в науке. Первый из них иммунология, врожденные ошибки иммунитета. С момента моего ухода с официальной должности генерального директора и перехода на позицию научного консультанта, научного руководителя центра, была проделана гигантская работа. И не только в нашем центре.
Благодаря тому, что я над центром приподнялся, когда стал его научным руководителем, мне нужно было втянуть в эти научные исследования другие структуры. И это удалось. Мы создали регистр пациентов с врожденными недостатками иммунитета. Сделали детско-взрослый регистр. Считалось, что среди взрослых нет иммунодефицитов. Оказалось, это не так. И уже 36 процентов в нашем регистре — взрослые. Наш регистр цитируется за рубежом. Сейчас в нем 4 тысячи пациентов с генетическими дефектами. Это и взрослые, и дети, у которых обнаружены врожденные иммунодефициты.
Мы пошли дальше и разработали тест на первичные иммунодефициты, который может быть использован в неонатальном скрининге. Этот биотест уже апробировали, он оказался очень эффективным. В прошлом году объявлено о том, что страна переходит на неонатальный скрининг 36 заболеваний! Вместо 5, которые были ранее. Среди них первичные иммунодефициты. Со следующего года начнется общегосударственный неонатальный скрининг. Полтора миллиона детей, рождающихся в России, будут на второй-третий день проскринированы: нет ли у них генетического заболевания, связанного с первичными иммунодефицитами. Это означает, что каждый год мы можем взять под контроль примерно 3 тысячи пациентов. На днях принято постановление об организации и о финансировании неонатального скрининга в стране.
Как практически это будет выглядеть?
Александр Румянцев: Практически ребенок, родившийся в любом учреждении родовспоможения в Москве или в деревне на Чукотке, на 2-3 день, перед выпиской, ему сделают прокол в пяточку иголкой. Возьмут каплю крови на промокашку. Эта промокашка высушивается, помещается в конвертик и отсылается в специализированную лабораторию. Там из этой крови делают тесты на 36 заболеваний. Это означает, что мы сможем до каких-либо клинических проявлений болезни сразу родителям сказать: у вашего ребенка есть проблема, которая требует наблюдения. Вы поступаете в группу риска, мы за вами понаблюдаем. Для вашего ребенка будут приняты оптимальные методы лечения. Сможем лечить даже спинальную мышечную атрофию.
В это почти невозможно поверить…
Александр Румянцев: Но это так: мы уже ее лечим.
А деньги на лекарства?
Александр Румянцев: И этот вопрос уже решен.
Как-то не получился у нас разговор о возрасте, о вашем 75-летии. Когда-то изумительный советский поэт Михаил Светлов написал: «Старость — роскошь, а не отрепье. Старость — юность уставших людей». Судя по вашей нынешней жизни, старость действительно может стать роскошью. А вот насчет усталости — это не о вас.
Александр Румянцев: У каждого человека в жизни приблизительно одинаковое количество хороших и плохих ситуаций, и он должен уметь их разрешать. И это радость.
